Театр, поначалу планировавший представить спектакль, неожиданно объявил: даем в концертном исполнении. Но появилось на его сцене не совсем заявленное. С одной стороны, вот он, оркестр, расположившийся, как и положено, на сцене, вот традиционный ряд солистов в концертных костюмах (разве что герой, изображающий того самого почтальона, – без бабочки и даже с расстегнутым воротом). Все четверо с присоединившимся под занавес пятым будут в меру лицедействовать, что концертным форматом не возбраняется. Но в остальном обнаружатся некоторые отклонения от него.

Первое – декорация. Не сказать чтобы совсем уж никто в мире не догадывался приспособить ее к концертной площадке. И не сказать чтобы она была полноценной. В «Новой опере» оформят только задник, но зато в каждом из трех актов – по-своему. Сначала проступит проекция старинной фотографии с видом не сильно обжитой местности. По такой, верно, и разъезжали в незапамятные времена французские почтальоны (перевозившие, подобно нашим ямщикам, письма и пассажиров). Потом нарисуется черно-белый Париж, куда прямо с собственной свадьбы, даже не дождавшись брачной ночи, «улетит» тщеславный герой, соблазненный обещаниями оперной славы. Наконец в финале явятся такие же рисованные интерьеры старинного замка. Здесь наступит развязка истории: почтальон Шаплю, а ныне кумир опероманов Сен-Фар воспылает страстью к владелице «чертогов» мадам де Латур. Стремительное венчание, угроза разоблачения двоеженства с виселицей в перспективе и хэппи энд: вторая жена окажется и первой. Десять лет назад покинутая супруга уехала в эти края к тетке, а та, отойдя в мир иной, оставила ей замок, прочие богатства и шанс прикрыться каким угодно именем. Сюда и занесет нового парижанина, в круговерти столичной жизни даже забывшего, как выглядит былая зазноба… А еще на дальнем плане, у декораций, выставят экипаж как символ профессии и характера героя, легкомысленно путешествующего что по дорогам, что по жизни. Накануне больших перемен исполнитель главной партии рядом с ним даже и окажется, встав в картинную, как для фотосъемки, позу: «Прощай, моя таратайка!».

Но не только декорацию в «Новой опере» придумали приспособить к концертному исполнению. В этом формате обычно не дают перевод вокальных номеров и не мучают себя столь многотрудной задачей, как замена разговорных диалогов (коих в opera comique изобилие) на что-то еще. В театре же пустили русские субтитры и призвали драматурга, чтобы создать на месте диалогов нечто лаконичное, в стихах и с юмором в качестве сюжетных, с комментариями, вешек. Не сказать чтобы из-под пера Сергея Плотова вышли шедевры пушкинского толка, но остроумными вирши получились. В нужные моменты режиссер постановки Евгений Писарев, выступавший и в роли закадрового Рассказчика, вворачивал их в свою конструкцию – тонизируя публику, затягивая ее в игру. И уводя еще дальше от концертного формата.

Но и без этих затей скучать на представлении едва ли пришлось бы. Музыка Адана сама дает немало остроумных комментариев к сюжетным перипетиям, она танцевальна, в ней драйв и море красоты. Молодой дирижер Клеман Нонсьё (к слову, лауреат второй премии Международного конкурса пианистов, дирижеров и композиторов имени Рахманинова, ныне много работающий в России) отлично чувствовал родной материал и мастерски управлял вверенной ему командой, лишь изредка теряя баланс с вокалистами. При этом являл собой фигуру, за которой было интересно наблюдать: подвижный, хрупкий, будто не от мира сего, со своеобразным дирижерским жестом. В его облике тоже был театр, на котором в этой постановке никто не настаивал, а он – изо всех щелей… Лишь пару раз с ним что-то не заладилось.

Как ни условен мир лицедейства, а только надо бы, чтобы верилось: заезжему интенданту Парижской оперы маркизу де Корси было отчего впасть в экстаз при пении героя. Но деревенский самородок являл большие проблемы на верхних нотах (в которых изюминка этой написанной для высокого тенора партии): там голос петушился, здесь в нем проступало нечто отчаянное или чужое по тембру. Либо в адановской Франции XVIII века был несусветный голод на теноров – возьмем мало-мальски пригодного, либо матерый интендант увидел в герое перспективу: поработать – и заблестит голос деревенского соловья всеми красками бельканто. Может, уроки и пошли на пользу, но спустя десять лет (отмеренных сюжетом герою на карьеру) звезда, избалованная светом и поклонницами, несколько сдулась. Вот как-то так, с домысленным подтекстом и можно принять вокальные несовершенства исполнителя главной партии Ярослава Абаимова.

Его коллеги, перед которыми экстремальные задачи не стояли, выплывали из своих партий с безмятежными улыбками. Даже Мария Буйносова, которой где-то за кадром пришлось потрудиться в поте лица – нотный текст ей достался и объемом, и сложностями впечатляющий. Но в кадре у ее Мадлен – мадам Латур с вокалом не было практически никаких проблем. Разве что красок не хватало: простодушие получалось гораздо лучше, чем стервозность дамы, желающей проучить забывчивого мужа. Колоритным и в пении, и в создаваемом образе был бас Борис Жуков – кузнец, который бросится вслед за героем-односельчанином в Париж, чтобы ухватить свою птицу счастья (и ухватил-таки, став специалистом по части завывания ветра и журчания воды в хоре Гранд-опера). Бас Михаил Первушин в маленькой партии хориста-соучастника интриги вокальной картине не повредил, а тенор Антон Бочкарев даже добавил в нее забавный штрих: не скупясь на карикатурность в звуке, он лепил из своего героя Маркиза ди Корси гротесковую фигуру. Впрочем, оставляя вопрос: а стоило ли театру этак волюнтаристски распоряжаться партией, предназначенной для баритона? Два тенора против двух басов – при таком новом раскладе фактура оперы опрощалась. Страдала и театральная «правда»: высокородный интендант королевского театра и деревенщина, хоть и выбившаяся в премьеры, – не ровня (первый и спустя десять лет «начальство» для второго). Один тип голосов им не идет. Не так? Ждем аргументы через год.

Именно столько – до полноценного спектакля «Почтальон из Лонжюмо». А пока нам предъявили редкий, если не уникальный на театре «продукт» – каркас спектакля, работу, где один пишем, два в уме. То, что в уме (постановщика) – неплохо угадывалось, а что угадывалось, сулило небо в алмазах. Приходите посмотреть. Как бодро прозвучало в заключительном пассаже Рассказчика, «костюмы будут, будет декорация, так обещает нам администрация». Про небо, конечно, молчок: эта категория не в ведении последней.

Автор фото - Екатерина Христова