Покоряя романтиков

Один из самых интересных дирижеров России Филипп Чижевский, которому в этом году предстоит отметить 40-летие и перейти, таким образом, в среднее поколение, в преддверии сего рубежа решил доказать всем, а возможно, и самому себе, что является универсалом. И это ему почти удалось. Почти – потому что остается немало пластов, пока им не затронутых и никак с ним не ассоциирующихся (особенно, по части оперы – русской и итальянской). Но вот в том, что романтизм ему отнюдь не чужд, как казалось еще недавно, мы смогли убедиться воочию.

До сей поры серьезных достижений на романтическом поле у Чижевского не наблюдалось. Едва ли не первой удачей в этом плане стал недавний пермско-московский «Летучий Голландец», трактованный, впрочем, в соответствии с замыслом режиссера Богомолова, скорее в антиромантическом ключе. Ровно за год до нынешнего концерта в КЗЧ с Брамсом и Брукнером Чижевский исполнял тех же композиторов на Крещенском фестивале в «Новой опере», и не сказать, чтобы очень удачно. Тогда он предпослал Брамсу небольшую пьеску Джона Адамса, а затем прямо attaca перешел к Первому концерту для фортепиано с оркестром, попытавшись таким вот зачином несколько «переформатировать» эту музыку в сторону минимализма. На мой взгляд, ничего путного из этой затеи не вышло. Да и прозвучавшая во втором отделении Третья симфония Брукнера впечатления не произвела. И вот год спустя – снова Брамс и Брукнер, но уже с совсем иными результатами.

Брамс, кстати говоря, был представлен тем же самым концертом, да и солировал тот же Алексей Мельников. На сей раз Чижевский уже не пытался рядить Брамса в чужие одежды, только немножко умерил его романтическое неистовство. И на этот раз все получилось вполне убедительно. А импульсивный и неровный Мельников – быть может, для кого-то неожиданно – предстал тонким лириком. Порой даже казалось, что в лирических эпизодах пианисту более комфортно, нежели в «силовых», где он едва ли не заставлял себя наносить мощные удары по клавиатуре рояля. Но тут уж ничего не попишешь: без этого концерт Брамса не сыграть…

Во втором отделении прозвучала Девятая симфония, с которой в Московской филармонии стартовал Год Брукнера. (Кстати, в тот же вечер эту симфонию исполнял в стенах БЗК Теодор Курентзис – совпадение едва ли случайное, учитывая, что его концерт появился в афише чуть больше чем за неделю. Попасть на него, увы, не удалось – а было бы очень интересно сравнить две Девятых: филармония, в отличие от консерватории, вела трансляцию). После не слишком удачной прошлогодней Третьей я ждал Девятую не без опасений, которые, к счастью, не оправдались. Симфония Чижевскому, вне всякого сомнения, удалась. Ему достало музыкантского масштаба и мастерства, чтобы поднять эту глыбу, освоиться в брукнеровской системе пространственных и временных координат, добиться ощущения целостности зыбкой музыкальной ткани, по ходу даже удивляя какими-то интерпретаторскими открытиями.

Для филармонического АСО Брукнер – не то чтобы очень близкий материал (хоть коллектив и исполнял некоторые его симфонии со своим шефом Юрием Симоновым), и поначалу казалось, что музыканты еще не нашли необходимую интонацию, тот самый «эфирный», мерцающий брукнеровский звук. Зато «громовые раскаты» – гнев Божий – получились сразу. А во второй и, особенно, в третьей частях они уже вплотную приблизились к тому, как это должно звучать.

Вот «Диалогов с Брамсом» (такое название носит филармонический абонементный цикл) в этот вечер явно не получилось. В реальности, как мы знаем, между Брукнером и Брамсом таковых и быть не могло. При их единственной встрече, как гласит легенда, какое-то подобие диалога пытался наладить Брамс, в то время как Брукнер безмолвствовал. При жизни они считались антиподами, и лишь посмертно оказались объединены общим романтическим ярлыком. Но вот если бы, к примеру, вместе с Девятой Брукнера прозвучала Четвертая симфония Брамса, музыкальный диалог вполне мог бы сложиться: предметом заочной «дискуссии» стало бы отношение к трагическому, к теме ухода. А так один был представлен ранним сочинением, знаменующим расцвет романтизма, другой – поздним, предвещающим его закат, и между ними пролегло более четырех десятилетий…

***

Два дня спустя в Филармонии-2 Чижевский представил программу из произведений Чайковского и Прокофьева с Российским национальным молодежным симфоническим оркестром. К Прокофьеву дирижер обращался до того буквально считанные разы, а вот его Чайковского мы слышали не далее как в декабре (Серенада для струнного оркестра с Questa Musica в КЗЧ). Можно было ожидать, что и теперь, в Шестой симфонии, он удивит чем-то неожиданным, экстравагантным. Но ничего такого уж необычного в его трактовке не оказалось. Ее даже можно было бы назвать традиционной.

Впрочем, традиция традиции рознь. Подход Чижевского чужд всякого рода аффектации, надрывов и всхлипываний, каковые столь часто приходилось здесь слышать. Скорее можно говорить о фуртвенглеровской традиции, трансформирующей сугубо личные переживания «лирического героя», преследуемого судьбой и обществом, в трагедию глобального характера, разговор «о времени и о себе». Интерпретацию Чижевского можно было бы истолковать примерно так: «герой» пытается обрести опору в окружающем его мраке, и даже, как ему на миг показалось, находит ее, но тут же оказывается сброшенным «с небес на землю», столкнувшись со страшной реальностью лицом к лицу. Он вновь и вновь пробует как-то собрать себя, погружается в транс, но в какой-то момент его настигает общее безумие, и вот он уже участвует в этом всесокрушающем марше, чтобы позднее, опомнившись, возопить мунковским криком. Возможно, сам Чижевский думал о чем-то ином, но явно – в том же направлении. И в любом случае это была выношенная и хорошо подготовленная трактовка.

Собственно, начинался-то этот вечер с Прокофьева. Чрезвычайно хороша была Сюита из «Золушки». Можно было не сомневаться, что Чижевскому удастся передать драйв этой музыки, ее замысловатые ритмические узоры, но что у него столь прекрасно получатся лирические эпизоды, я даже не ожидал. В прозвучавшем следом Первом концерте лирика также не потерялась, но, конечно, над всем доминировали мощная витальность и моторика. И хотя солировал Сергей Давыдченко, главным здесь был, несомненно, дирижер. Похоже, впрочем, что Прокофьевым так и задумано (даже на записи с молодыми Рихтером и Кондрашиным решающая роль принадлежит последнему). Давыдченко сыграл хорошо, но не хватало той кинжальной остроты, без которой пианист подчас теряется за оркестром. Вообще это его выступление было менее ярким, нежели, к примеру, первое в нынешнем сезоне появление в Москве опять же с Прокофьевым (тогда он играл Пятый концерт с Александром Сладковским и ГАСО РТ).

Между тем, накануне он сыграл Концерт Грига в Доме музыки с Национальным филармоническим оркестром России под управлением Владимира Спивакова. Я посмотрел трансляционную запись, и не могу не заметить, что сравнение оказалось не в пользу Прокофьева. Конечно, григовский концерт сопровождает Давыдченко буквально с детства (первый раз в Москве он сыграл его в 12-летнем возрасте), и у него было время отшлифовать исполнение. К тому же, выступление вместе со Спиваковым, человеком-легендой, – уже само по себе мобилизующий фактор. Прокофьевский концерт он, правда, играл в декабре вместе с остальными четырьмя на фестивале в Мариинке, и возможно по этой причине уделил ему теперь меньше времени. А возможно 19-летний пианист просто еще не совсем готов – морально и физически – играть на публике два дня подряд…

Кстати, в упомянутом концерте в Доме музыки Спиваков и НФОР очень проникновенно сыграли Четвертую симфонию Шуберта.

Шуберта много не бывает

У Шуберта в этом году дата вовсе не круглая, однако к ней приурочили сразу ряд концертов. Впрочем, Шуберта много не бывает.

О концерте Маркуса Вербы и Джеймса Вона, исполнивших в КЗЧ «Зимний путь», в «Играем с начала» уже написал другой автор. У меня нет какого-то принципиально другого взгляда на это событие, так что не буду вдаваться в подробности. Хотелось бы только восстановить справедливость по отношению к пианисту. Вон был не просто чутким партнером и аккомпаниатором, но и своего рода камертоном. Первые же звуки фортепиано создавали истинно шубертовскую атмосферу, определяли настроение каждой конкретной песни. Так что правильнее было бы говорить о равноправном ансамбле двух прекрасных музыкантов.

К сожалению, этот концерт (проходивший в рамках Зимнего фестиваля Юрия Башмета) устраивала не сама филармония. Почему к сожалению? Потому что филармония едва ли позволила бы себе ровным счетом ничего не сделать для того, чтобы публика лучше понимала не самые популярные сочинения, звучащие на иностранном языке. Она бы выпустила и буклет с текстами песен и комментариями, поместила бы текст перевода на титрах, а то еще и выпустила перед началом хорошего лектора. Ничего подобного сделано не было. И это при том, что значительная часть публики была явно случайной и не очень понимала, куда и зачем пришла. Хлопали после каждой из 24 песен цикла, разрушая целостность и атмосферу, переговаривались друг с другом, а то и уходили прямо по ходу исполнения. Конечно, спасибо организаторам, что дали нам редкую возможность услышать живьем «Зимний путь» в высококлассном исполнении, но в итоге «меда» и «дегтя» получилось едва ли не поровну.

***

В «Зарядье» прозвучала кантата Stabat Mater. У Шуберта вообще-то есть два произведения под этим названием (первое, неоконченное, длится лишь шесть минут), и оба относятся к раннему периоду его творчества. Более известная одноименная кантата (D 383, фа минор) написана в 1816 году. Девятнадцатилетний композитор здесь предстает пока еще не романтиком, а наследником и продолжателем венских классиков. Тем не менее зачатки собственного музыкального стиля, как и искры гениальности, уже вполне дают себя знать.

Российский национальный оркестр под управлением Александра Соловьева и «Мастера хорового пения» Льва Конторовича исполнили шубертовскую кантату наилучшим образом. Несколько хуже обстояло дело с солистами, у которых так и не получилось настоящего ансамбля. Каждый пел в своей манере, и возникала пестрота стилистическая, как, впрочем, и качественная. Сопрано Галине Барош, только начинающей свою карьеру, недостает опыта исполнения кантатно-ораториальных сочинений, да и с вокальной школой у нее не все гладко. Бас-баритон Владимир Байков как раз имеет богатый опыт и в оперном, и в камерном репертуаре, но его голос сейчас не в лучшем состоянии. О теноре же Кирилле Золочевском и сказать-то особенно нечего...

Во втором отделении Александр Соловьев прекрасно продирижировал Седьмую симфонию Бетховена. Открытий здесь, может, и не было, но были свежесть, драйв и высокое качество интерпретации и собственно исполнения. А на бис прозвучала Ария из Сюиты для оркестра №3 ре мажор – самое популярное сочинение Баха, – исполненная, правда, несколько в романтически-подслащенном виде, но дирижеру все же удалось удержаться в границах хорошего вкуса.

Нельзя не порадоваться, что Соловьев вновь стал появляться в Москве (в том же месяце и зале он незадолго до этого исполнял программу, посвященную вальсам и полькам семейства Штраусов, с Национальным филармоническим оркестром России, в стажерской группе которого когда-то начинал свою карьеру), где в свое время не был по-настоящему востребован. Ныне этот талантливый мастер – главный дирижер Михайловского театра в Санкт-Петербурге. Хотелось бы чаще видеть его за пультами московских оркестров.