Что тесно великолепному басу в вокальном амплуа, было понятно давно. Шесть лет назад он рискнул поставить «Аттилу» в родной Уфе. В этом ноябре на сочинском фестивале Башмета встал за дирижерский пульт, замахнувшись на Реквием того же Верди. Год назад согласился возглавить пока еще призрачный Севастопольский театр оперы и балета (здание только строится, труппы нет), подписавшись тем самым на продюсерскую деятельность. И по этой части явно преуспеет, судя по тому, как мастерски он раскручивает своего «Алеко»: летом показал на большом фестивале в Херсонесе, сейчас — в столичном зале «Зарядье», в декабре повезет в Мариинский, где спектакль пройдет два раза за вечер. Конечно, и от блеска звездного имени жмурились в высоких кабинетах, расстилая постановке, фигурирующей под «лейблом» Севастопольской оперы, дорожку на свои сцены. Но, как оказалось, и сам по себе режиссерский опус Абдразакова — любопытнейшее создание.

Преданья старины недавней

Вместо цыганских шатров — жалкая двухэтажка барачного типа, какие и сегодня увидишь в глухих городках отечества. Дверь не закрывается, на ней следы содранных объявлений. Но одно в целости и, спасибо телевизионщикам, его содержание известно: ищут работников в некий севастопольский оперный театр (шутка постановщиков, но о свободе творческого полета она кое-что сказала). Жизнь в домишке и его окрестностях не прекращается ни на минуту: женцины в лосинах и мини умиляются младенцу в коляске, точат лясы, хвастаются новым прикидом, мужики с цигарками и преимущественно в «адидасовских» трехполосных трениках забивают козла, пацанята возятся с велосипедом, кто-то моет окно, прочие развешивают постиранное белье на балконах и во дворе. Все типично, узнаваемо и — удивительно. Это удивительное в том, как блестяще режиссер-дилетант манипулирует народными массами, притом что вряд ли эти массы были податливым материалом: их основу составлял не театральный, а академический хор. Заменой собственному, создание которого дело будущего, стала ни много ни мало Юрловская капелла, мастерица по части породистого звука, но на оперных подмостках ранее не замеченная. Впрочем, зажегшийся идеей воссоздать времена своего детства Абдразаков упоминал о помощнике — Ляйсан Сафаргуловой, а та — режиссер Башкирской оперы, и в перспективе ей в качестве главрежа рулить Севастопольской (должность уже за ней). В две ли, в четыре руки играли, но времена нарисовались живые, увлекательные, где всякая деталь на месте. Вот и одна из сохнущих во дворе простыней окажется особо впечатляющей по размерам не случайно.

На ней, как на экране, публике и смурному, со стаканом в руке Алеко в прологе промотают киноисторию его встречи с Земфирой (имея в виду показать воспоминания героя, в которых откроется, как и почему сошлись девчонка и «старый муж»). Она — официантка в зачуханном баре с неизбежно вытекающей из этого обстоятельства сценой, где перебравший клиент распускает руки. Но тут как тут герой, вставший на ее защиту. Спасутся оба от вдруг вылезших из всех щелей маргиналов, укатив на мотоцикле... и на нем же, уже реальные, понюхавшие семейной жизни, въедут на сцену, чтобы начать рассказывать собственно оперную историю. Однако от оригинальной отличающуюся.

Против лома есть приемы

Дело не в антураже. История, справедливо рассудил режиссер, может разворачиваться в любых временах, благо цыгане были, есть и будут. Отчего б им не прописаться в 1990-х и всем табором не заселиться во что-то пофундаментальнее шатров? Но раз девяностые — значит, расцвет криминала. И он обильно пропитает оперную среду, саму по себе неблагообразную (по жизни, а не по Пушкину с Рахманиновым). Старый цыган будет выведен местным доном Карлеоне, в финале дающим отмашку убить Алеко. Помешают случайные свидетели, и герой, как и положено, останется жить, завершая оперу гласом вопиющего в пустыне: опять один! Бандитская группировка тоже будет в наличии, явившись задирать цыган в самый логичный по музыке момент: когда в пространном симфоническом фрагменте беззаботно-танцевальные вихри вдруг сменятся тяжелым устрашающим уханьем. В иных постановках в эти пять минут любят потешить публику развернутым хореографическим номером в романтических, подобных самой опере тонах. Но Абдразаков, как мы уже поняли, от романтики бежал. Направление понятно — к криминальной драме, а конкретно в этой сцене засвечивался еще и мюзикл, который танцем всегда говорит о чем-то важном. Нехитрые коленца цыган и бандитские наскоки, замешанные на танцевальных «выкрутасах» молодежной масскультуры (хореографы Анастасия Чередникова и Брайан Опоку), скажут про то, что табор — это монолит, и против законов этого сообщества лучше не идти. О чем, собственно, толкует и сама опера. Тогда что Абдразаков переписал по-своему? Все остальное.

Скажи «да» и сделай наоборот

Старый цыган, в своей песне про изменщицу Мариулу толкующий про свободу чужого выбора и смиренное его принятие, обернется жестоким мстителем. А Алеко, на словах ему противоречащий, выкажет себя благороднейшим персонажем, формально неподсудным. Любовника Земфиры порешил, считай, случайно: безоружный, защищаясь в драке, заколол того его же ножом. К смерти самой Земфиры оказался и вовсе непричастен. Открыв грудь (бей!), встал перед обезумевшей от вида мертвого любовника женой, но она нож — себе в живот. Так режиссер возвел для Алеко подобающий, на его взгляд, пьедестал. Точнее, возвел для себя, потому как сам (впервые в своей карьере) и пел эту партию — по обычаю роскошным звуком, проживая каждое слово, гипнотизируя архитектоникой фразировки.

Однако рядом с таким героем, который по личностному масштабу и силе страдания вышел едва ли не царем Борисом, не мерк разве что Старый цыган в исполнении Алексея Тихомирова (достойная пара антагонистов!), но Земфира и ее возлюбленный выглядели пигмеями. Молодые Анастасия Сагайдак и Иосиф Никитенко по типу голосов были слишком лириками, ко всему существующими в каком-то своем пространстве. Выше — трагедийный накал, заданный Абдразаковым — Алеко. Ниже — мутная заводь, созданная его же режиссерской волей, из которой проступают подпачканные образы Земфиры и Молодого цыгана: она часто и безжалостно дразнит мужа, он из тех, кто рад добить с ватагой гопников и без того униженного и оскорбленного человека. Но Никитенко по части вокальных красок — ни вверх, ни вниз, а Сагайдак в оба направления определенно жаждала заглянуть, да из пределов природных данных попробуй вырвись... Тем, кто будет слушать на петербургском показе Динару Алиеву, нет сомнений, откроется другая Земфира. А может, и само небо в  алмазах: гергиевский оркестр, который в Мариинском-2 заступит на вахту вместо Московского государственного симфонического под управлением Ивана Рудина, умеет показать себя больше, чем просто отличником.

Фото — Евгений Евтюхов