С 1992 года певец живет и работает за рубежом, став желанным гостем на лучших мировых оперных площадках, с большим успехом выступает как в русском, так и в зарубежном репертуаре. Лейферкус сохраняет прекрасную творческую форму, до сих пор разучивает, открывает для себя новые роли. В родном Петербурге в месяц своего рождения он выступил несколько раз: 21 апреля состоялся открытый концерт в актовом зале Университета, в хоре которого юноша Лейферкус начинал свою музыкальную карьеру, 18 апреля в малом зале для любителей камерной музыки певец исполнил романсы Шуберта, а 6 апреля на сцене Михайловского театра в концертном варианте прозвучали три одноактные оперы Сергея Рахманинова с Сергеем Лейферкусом в главных партиях.

Как известно, самую популярную из этой триады оперу «Алеко» восторженно принял Чайковский – он благословил молодого Рахманинова, подав идею ставить «Алеко» в паре со своей одноактной «Иолантой». Каватина Алеко – наиболее яркий номер оперы давно стала мировым хитом, в исполнении Лейферкуса она была отмечена большим вкусом и благородством. Однако в целом именно юношеская опера Рахманинова оказалась слабым звеном всего вечера: сопрано Татьяна Рягузова (Земфира), несмотря на серьезный европейский бэкграунд, пела, сильно форсируя верха и раскачивая звук, тенор Борис Степанов в роли Молодого цыгана музыкально убедил, однако актерски смотрелся порой комично; оркестр расходился с хором, симфоническая драматургия провисала.

Зато прозвучавшие после «Алеко» оперы «Скупой рыцарь» и «Франческа да Римини» были на редкость хороши, так что невольно приходилось удивляться, почему эти зрелые творения композитора редко звучат на сцене. Трагедия Пушкина «Скупой рыцарь» в музыкальной версии Рахманинова, по сути, стала монооперой с небольшим вступлением (диалог Альбера со Слугой и Жидом) и заключением (сцена у Герцога), весь центральный эпизод (размышления Барона) должен держаться исключительно на мастерстве исполнителя, и здесь в плане актерского мастерства Лейферкусу мало равных. Вышедший на сцену в красном халате а-ля Плюшкин певец в течение всего длинного монолога держал зал в непрестанном напряжении, безупречно артикулируя каждое слово и обозначая всю сложную гамму чувств – от страха и презрения до алчного самолюбования и гордости (выразительно подчеркнутая реплика, почти что цитата из «Бориса Годунова»: «Какой волшебный блеск, сильна моя держава… Я царствую»). Принципиальный противник современной радикальной оперной режиссуры Лейферкус превосходно работает в жанре психологического театра, когда при минимуме внешних движений благодаря интонации, опять же безупречной дикции и, главное, тончайшей нюансировке можно представить точный портрет и настроение изображаемого героя.

Роли оперных злодеев и негодяев – особая специализация Сергея Лейферкуса. Созданные им образы Яго, Скарпиа, Мазепы, Рангони стали эталонными. В ряд этих малосимпатичных персонажей попадает и роль ревнивого и жестокого герцога Ланчотто Малатесты из «Франчески да Римини». Эту оперу, либретто для которой писал Модест Чайковский, при всей романтической схематичности (пара влюбленных героев, которым противостоит жестокий рок) Рахманинов наполнил подлинным симфоническим развитием, увлекающим слушателя. В ней уже явно чувствуется написанная спустя пять лет симфоническая картина «Остров мертвых». Лейферкус (теперь вышедший на сцену в стилизованном малиновом пиджаке) мгновенно захватил зал, представив Малатесту, скорее, как «зло изломанного добра». Это был персонаж, который в глубине души стремится к любви, страдает в ее отсутствии и поэтому сеет вокруг себя ненависть. Обратный полюс коварному властителю Римини составила страдающая Франческа, чей образ прекрасно воплотила приглашенная из Большого театра сопрано Анна Нечаева. В ее голосе, звучащем ровно и мягко, слышалась и жажда света, жизни, и одновременно трагический надлом.

Дирижеру Михаилу Татарникову, стоящему в тот вечер за пультом оркестра Михайловского театра, в основном удалось почувствовать и передать высокий эмоциональный градус, заданный Рахманиновым в его операх. Особенно впечатляюще оркестр и хор звучали во «Франческе да Римини», где картина мироздания простиралась от инфернальных глубин ада до небесно-возвышенной любви.

Фото Стаса Левшина